Рассказ сторожа музея: экскурсия

… Серег, блин, ну чего ты сидишь как деревянный? Что у тебя с руками? С руками у тебя — что? Все в порядке? Не болят? Тогда какого хрена ты не наливаешь? Мне, между прочим, в себя надо войти. После дневного развлечения. Поэтому сегодня доза увеличивается в полтора раза, а количество обходов залов уменьшается в два раза. Потому что чую — не дойду я под конец нашего рандеву. Чего? Да не ругаюсь я. "Рандеву" — это так французы говорят, когда собираются тихо и мило посидеть в хорошей компании. Вот ты, Серег, хорошая для меня компания? Да? Какая же ты, блин, хорошая компания, когда ты через полчаса от начала пьянки дрыхнешь, как паровоз! Кому мне, по-твоему, обо всех происшествиях рассказывать? Статуям этим гребаным? Ладно, Серег, вздрогнули… Короче, рассказываю все по порядку.>

Отдежурил я сегодня, но домой ползти уже не хотелось, потому что во входную дверь не попадал, поэтому пошел я в кабинет к заведующей — Калерии Петровне, чтобы маленько отоспаться там на диване. Ты же помнишь, что мы с ней теперь — эти… как их… закидушные друзья. Упал я там на диванчик и отрубился вмертвую. Часа два проспал, чувствую — меня пытаются будить. Ты представляешь? После ночной смены! После законных 503 грамм водки! Будят пролетария нелегкого ночного труда. "Ночная ба-а-абочка, никто ж не винова-а-а-а-ат". Ты подтягивай, Серега? Чего? "Девочка ночь" теперь тебя называть? Але, Серег! Ты дозу-то — половинь. Рановато ты поплыл. Что? Это ты пел, оказывается? Ладно, слушай дальше.

Значит, чувствую — будят меня со страшной силой. А у меня под рукой — ни пистолета, ни гранатомета, ни огнемета, чтобы треснуть по врагу моего священного сна. И проснуться организм не дает. Печень занимается своим общественным долгом и блокирует сознание. А Калерия — хитрющая престарелая девственница. Вспомнила она, как я ей рассказывал о своем сантехническом прошлом. Пили мы там, конечно, по черному, но если где авария, — просыпаться нужно было мгновенно. Иначе Пархомыч, начальник бригады, два дня потом не разрешал на работе пить. Физически не разрешал, потому что пить было потом очень больно. Так вот, Калерия как заорет: "Сантехник Прокладкин! На втором участке — авария!". Я, конечно, вскочил, как конь немытый, бросаюсь в угол искать струмент, как вдруг доходит, что я давно уже не сантехник, а вовсе даже сторож в музее.

— Каля, — говорю. — Да ты, видать, с вешалки упала! Срочно купи себе кислородную подушку. У тебя явно мозг без кислороду оголодал. Совсем уже дикий стал. Купи, я ее тебе на день рождения болгарским крестиком вышью для красоты. Разве можно меня будить в такой ответственный момент?

— Коля, — отвечает. — Ты уж прости, что я потревожила твой священный для всего музея сон, но ситуация безвыходная! К нам приезжает делегация англичан, а экскурсовод Карячкин допился до красных крокодилов. Остановился у картины "Иван Грозный попал в голову сыну тяжелым предметом" и заорал: "Все правда! Вяжите меня! Я своему Васятке в голову шандарахнул за двойку в школе!". А его Васятке сейчас 35 лет и он чемпион Москвы по чего-то там билдингу. Короче, Карячкина увезли, а у меня больше экскурсоводов нет. Надо англичан полчасика поводить туда-сюда.

— Калерия, — говорю. — Ты сегодня не въезжаешь. Посмотри на меня! Перимордит четвертой степени и дыхание — как у Змея Горыныча. Я тебя повсеместно уважаю и готов к любым содействиям на почве культуры, но я же ославлю всю страну в мировом масштабе.

— Ничего, — говорит. — Надо, Коля. Другого выхода нет. Вот тебе жвачка "Дирол с ксилитом", только кариес, смотри, не поломай. А вот тебе бритвенный станок "Механизмус", который ласково обойдет все неровности твоего опухшего лица. Побреешься, кофейку треснешь, я тебе лицо стягивающим кремом намажу — сойдет для англичан.

— Ну, в порядок я себя, положим, приведу, — отвечаю. — Может быть, даже стану похож на просто сильно уставшего экскурсовода. Но чего я им буду рассказывать-то? Я ж ни фамилий, ни истории процесса не знаю. У меня все знания почерпнуты из "Московского комсомольца". Ты представляешь — чем это грозит нервным британцам?

— Партия все продумала, — говорит Калерия. — Болтать можешь, что угодно. У переводчицы в кармане будет лежать плеер с записью экскурсии. Она тебе будет кивать, когда надо перейти в следующий зал. И все дела. А по-русски там точно никто не понимает. Я у переводчицы спрашивала. Но они специально оплачивали экскурсовода, так что необходимо, чтобы какая-нибудь личность перед глазами болталась. А я тебе — мое революционное спасибо и отгул на следующей неделе. А, Колюнь? Выручай старушку. Мы же всегда дружили!

— Ладно, — отвечаю. — Только ради тебя. Давай свои диролы с кофеями.

Короче, возимся мы со мной. Организм потихоньку включает заблокированные механизмы, я даже вспоминаю свое имя, да и в зеркале лицо начинает вырисовываться крупными мазками. Быстро побрился, но этот "Механизмус", сука, все неровности на моем лице заметил, кроме носа. Первый раз у меня кровь из носа пошла как-то не изнутри, а сбоку. Но старушка, молодец, чем-то там бесцветным прижгла, так что все обошлось.

Выпил два литра кофе, потом Калерия намазала мне лицо каким-то кремом, от которого все фасадные составляющие сошлись прямо в центре физиономии. Кошмар. Губы слиплись с носом, ничего не разжимается, зато лицо — гладкое и холеное. Калерия сказала, что минут через пять я говорить смогу. А за эти несколько минут она мне быстро ликбез провела на исторические художественные темы. Как она сказала — на всякий пожарный. Я столько всего интересного узнал за эти волнующие минуты:

1) Мона Лиза не могла улыбаться после перенесенного в детстве жесточайшего кариеса, потому что "фигли сперминт" тогда еще не изобрели;

2) Иванов свою картину "Явление Христа народу" писал аж двадцать лет, потому что все никак не мог самолично застать эту волнующую процедуру;

3) на портрете "Неравный брак" изображен сам автор, то есть это как бы автопортрет;

4) княжна Тараканова в камере вовсе не мучилась, а дрессировала крыс. По окончании срока заключения с успехом выступала в цирке "Барнум и Бейли";

5) картину "Три богатыря" писали с совета директоров знаменитой Питерской биржи;

6) в названии "Девочка с персиками" есть опечатка: на самом деле эксперты установили, что там — нектарины, а второй с краю — червивый;

7) боярыню Морозову увозили на крайний север не на санях, а на мотоциклетке. Так что художник грубо исказил действительность.

И так далее. Впрочем, Серег, я, может, чего и перепутал. Сам понимаешь, похмелье — вещь суровая, хотя и добровольная.

Наконец, лицо обрело знакомые, хотя и разглаженные очертания, Калерия меня одела в какой-то мешковатый костюмчик и повела в вестибюль (ой! какое слово противное: "вестибю-ю-ю-ю-юль". Тьфу!). А там — толпа этих англикосов. Все такие солидные, одеты в очки и фотоаппараты. Ну, думаю, Николай, не посрами российские культурные заведения. Но ты же, Серег, меня знаешь. Я нигде не тушуюсь. Подошел так небрежно к группе, на всякий случай дыхнул в сторону и говорю:

— Здрасти, островитяне! Я — ваш новый экс-курсовод. Позвольте пригласить вас в первое зало, чтобы мы вместе культурненько обогатились древними предметами и всякой там мраморной мерзостью.

Переводчица им что-то проквакала, британцы потянулись гуськом в зал, поблескивая очками. Думаю — чего у них рожи такие серьезные, как будто на похороны пришли, а не насладиться культурной жизнью столицы? С другой стороны — а чего веселиться-то? И них, туристов, тоже жизнь не сладкая. Нет, чтобы пивнячок какой культурненько посетить, пообщаться там с простым народом. А их в музей запихивают, где я, даже просто спокойным галопом обходя залы, колотье в боку наживаю. Заходим в первый зал. Они все останавливаются у какой-то картины, где изображена сирень. Переводчица вопросительно смотрит на меня. А у меня, Серег, после двух литров кофе и стягивающего все лицо крема, глаза вообще ничего не видят. Я даже фамилию художника прочитать не могу на расстоянии. А близко подходить как-то неудобно. Ладно, думаю, где наша не пропадала? Везде пропадала! Начинаю экскурсию:

— На этой картине, дорогие соотечественники Оливера Твиста, вы можете разглядеть простой русский цветок, в просторечье именуемый "Сирень". Цветок назван так народом в честь знаменитой музыкальной ноты "Си", благодаря которой композитор Иоган Себастьян Штраус создал свой знаменитый "Вальс цветов". Что хотел сказать художник этой картиной? Что вот, дескать, ребята, закончил я художественное профтехучилище, а объектов для самовыражения оказалось маловато. Не получается пока у меня, мужики, приступать к сложным произведениям типа трактора в разрезе или председателя колхозной молотилки — Степаныча. Вот и был выбран для художественного отображения действительности простой сиреневый цветок белого цвета. Который, к тому же, на восьмое марта стоит значительно меньше букета роз, тем более что эту сирень можно обломать совершенно бесплатно в любом палисаднике. Вся картина пронизана величавым спокойствием и красотой (эту фразу я, Серег, слышал у безвременно запившего экскурсовода Карячкина). На этом, друзья, наше знакомство с искусством в виде цветка позвольте считать законченным. Кто хочет понюхать растение — подойдите к картине, только не измажьте ее ничем таким.

Смотрю, переводчица в наушник вслушивается и что-то им там булькает. А островитяне довольно кивают головами. Значит — все тип-топ, Серег. Все идет по хитроумному плану Калерии. Добулькала переводчица, кивнула мне головой, я делаю широкий жест рукой и приглашаю гостей столицы в следующую залу. А там в полстены висит здоровенная картина, где полный раздрай то ли после куликовской битвы, то ли после разгрома армии Гудариана под Сталинградом. Нет, смотрю, костюмы на них древнерусские, значит точно — поле куликово.

— Позвольте, — говорю, — начать рассказ об этой картине величественными стихами нашего знаменитого и в ваших кругах поэта — Шурика Пушкина.

Приосанился, вывел руку вперед и загундел:

Значит выпито немало — будет враг разбит!

Хорошо с перепою мечом помахать!

Смотрю, переводчица вылупилась на меня своими глазенками-растопырками, но все равно чего-то там англичанам по ихнему квакает. А они, смотрю, расшевелились. Я когда Пушкина дочитал, так даже похлопали. Тем более что я на последней строчке все свои пять литров воздуха из легких выдохнул, что создало необходимый художественный эффект присутствия. А я эту картину помню еще из школьных посещений. Экскурсовод все любил повторять, что, дескать, глаза героически погибшего воина и ноги его же все время смотрят на экскурсантов, откуда на него не взгляни. Сейчас, думаю, поражу гостей столицы этим спецэффектом.

— Друзья, — говорю. — На этой картине вы можете, даже сняв очки, лицезреть полный раздрай и опустошение после знаменитый битвы Кулика с Мамаем. Доблестные древние воины секлись-рубались, пока не завершили перемирие и не отправились пить пиво. А на поле остались только трупы и военная бронетехника в неремонтопригодном виде. На заднем плане вы видите воронье, которое слетелось поклевать людскую плоть, потому что в те времена юннатов еще не было и скворечники по лесопаркам никто не развешивал. А на переднем плане вам в лицо тычутся ноги героически павшего воина, которые обладают замечательным визуальным эффектом: с какой стороны ни взгляни на оконечности неизвестного солдата, они все время вам в лицо напоминают о величии состоявшегося воинского соревнования.

Смотрю, англичане действительно бродят перед картиной и смотрят с разных углов зрения, одобрительно покачивая головой. А одна, с веснушками и настырная такая, даже полезла картину отгибать и хочет сзади на холст смотреть.

— Пардон, мадам, — говорю. — Сзади на вас смотрят одни тараканы. Картину, не помывши предварительно руки, трогать запрещается. Штраф — 12 английских гульденов.

Переводчица мне уже вовсю кивает, мол, давай Константин, а то до ночи не управимся.

— Смирна-а-а-а! — гаркнул я группе и как полководец повел их в следующий зал.

А там — Шишкин в сосновом лесу. Ну, думаю, это вообще — с полпинка. Кто же Шишкина не изучал в детстве на конфетах? Они, конечно, столпились у знаменитых мишек, которые облапили поваленное бревно.

— Это произведение, товарищи, написал великий русский художник Шишкин. Он вообще всю жизнь писал один еловый лес. Ясный пень — что же ему еще оставалось с такой фамилией? За морские пейзажи его бы из гнесинского училища выгнали в один момент. Хотя, не скрою, были и другие прентцентденты. Например, художник Ай-Вазовский позволил себе морские пейзажи, хотя фамилия его прямо указывала на склонность к изображению различных античных амфор и прочего фарфорового безобразия. Так вот. Вернемся к Шишкину и его лесу. Художнику прекрасно удалось показать мохнатого зверя в привычной Шишкину обстановке. Посмотрите — как весело резвятся медвежата, сдирая кору с дерева. Какой безмятежностью и юношеским задором пышет эта картина. Так и хочется взять ружьишко и вмазать… ой, пардон, запечатлеть этот волнующий лесопарковый сюжет, который с таким мастерством художник-лесист Пушкин, пардон, Шишкин донес до грядущих поколений.

Смотрю, переводчица головой кивает так, что у нее тощая шея скоро совсем сломается. Ладно, думаю, делаю знак бровями группе и штурмуем следующий зал. А там такая классная картина: тетка в расстегнутом платье стоит на кровати в камере, а на полу — воды полно и крысы швондрают туда-сюда. Надо бы, думаю, название и автора посмотреть, но глаза все никак в чувство не сфокусируются.

— На этой картине, друзья, изображен важный момент в истории России, о котором многие годы умалчивала буржуазная пропаганда. Эта дамочка в пикантном платье — графиня Анна Каренина, посаженная на пять лет в одиночку за переход железнодорожных путей в неположенном месте. Общество отвернулось от нее за столь неблаговидный поступок и даже ее муж — Леонид Каренин — ни разу не принес в тюрьму апельсинчик или там какой-нибудь сникерс.

Ну, думаю, понесло тебя, Николай Похмелыч. Сейчас бы пивка бутылку, я бы такое понарассказал... Между тем, все идет путем. Переводчица чего-то квакает, англичане важно кивают головой. Экскурсия, слава Богу, уже к концу подходит. Ну, думаю, надо какой-нибудь эффектный финал забабахать. Переходим в следующий зал, а там — старый знакомый: Иван Грозный методично убивает своего сына вот уже который год подряд. Я встаю в позу.

— Перед Вами, друзья, один из мрачных периодов царского самодержавия. Монарх-самодур, который был прозван Грозным за свою грозность, совершает должностное преступление, которое карается сроком от 10 до 15 лет в соответствии с уголовным кодексом Российской Федерации, который мы все обязаны чтить. Тяжелым посохом престарелый царь перечеркнул все прогрессивные устремления молодого поколения своей эпохи. А что хотел его юный сын? Сущий пустяк! Всего-навсего виллу на Гавайях и спортивные сани для зимней езды. Но тиран был подвержен жутким приступам белой горячки, что сыграло свою нелицеприятную для молодого царя роль. Потом, разумеется, состоялся суд народных заседателей. Однако в те годы еще не было полного торжества демократии, поэтому пронырливый адвокат Ивана Грозного — князь Милославский доказал пристяжным заседателям, что тиран действовал в состоянии аффекта и его приговорили всего-навсего к общественно полезным работам. Кстати, не только художник Репин обращался к этой теме из истории России. Кинорежиссер Гайдай поставил по этому эпизоду картину, которая называется: "Иван Васильевич меняет профессию и становится профессиональным киллером". Вот так, друзья, на этой волнующей ноте позвольте закончить наше сегодняшнее заседание. Разрешите пожелать вам удачно преодолеть мировой океан на пути к островам, не замочив при этом ног. Конечно, прогрессивному человечеству кажется глупостью тот факт, что вами правит королева, которая также может в состоянии аффекта шваркнуть каким-нибудь царским атрибутом в висок загулявшего принца Эндрю, но я надеюсь, что весь английский народ когда-нибудь воспрянет от векового сна и скинет с плеч своих эту пронафталиненную королевскую власть, пойдя таким образом вперед к новым свершениям. Спасибо за внимание, товарищи. Я кончил!

Переводчица добулькала, англичане вежливо похлопали, а некоторые даже попросили расписаться на каталоге. А я, Серег, расписался и стырил одну красивую ручку. Группа, слава Богу, ушла, я немного покурил за статуей Давидки и отправился к заведующей. Смотрю, а там у кабинета — Содом с Геморрой. Калерия с переводчицей ругаются так, что пыль столбом стоит. Подхожу, пытаюсь погасить конфликт мирными средствами. Не поливать же их из огнетушителя. Короче, оказалось, что у переводчицы батарейки в плеере сели в первые две минуты. И ей приходилось всю мою белиберду англичанам переводить, потому что сама она даже из школьного курса ничего не помнила, да и в музей попала в первый раз в жизни. Во, думаю, дела. Но мне-то — что? Я и не утверждал, что могу экскурсии водить. Тем более, в таком изрядно утомленном состоянии. Короче, доругались они с Калерией, переводчица хлопнула дверью и убежала. Калерия на меня смотрит и так задумчиво говорит:

— Ну что, Коля, облажались мы с тобой по полной программе!

— Фигня, Каля, — говорю. — Наплевать на этих чарльзов диккенсов. Они уедут и забудут через пять минут.

Вдруг в дверь пуляет переводчица и тащит здоровенную книгу посетителей, которая лежит внизу. Раскрывает и переводит: "От имени группы английских туристов приносим огромную благодарность администрации музея, которая за каких-то пять фунтов в час предоставила нам незабываемую встречу с известным на весь мир замечательным русским артистом — Геннадием Хазановым".

Во как, Серег! Ты въезжаешь? За это надо тяпнуть. Серег! Ты чего — умер уже? Во, балда! С полбанки окосевает так, что не поймешь — спит он, или не спит. Ладно, дрыхни, спящая царевна-лягушка. Пойду залы осмотрю и тоже — баиньки. Уж больно тяжелый денек перед этим выдался. Калерия, я думаю, теперь простит мне спящее состояние на боевом посту.

***